Мой приятель задержался в Ливерпуле несколько дольше, чем ожидал; и через три дня, когда его всё ещё не было, меня посетила его жена.
Она сказала:
– Что вам говорил Том насчёт этого сыра?
Я ответил, что он велел держать его в прохладном месте и просил, чтобы никто к нему не притрагивался.
Она сказала:
– Никто и не думает к нему притрагиваться. Том его нюхал?
Я ответил, что, по-видимому, да, и прибавил, что ему этот сыр как будто пришёлся по душе.
– А как вы считаете, – осведомилась она, – Том будет очень расстроен, если я дам дворнику соверен, чтобы он забрал этот сыр и зарыл его?
Я ответил, что после такого прискорбного события вряд ли на лице Тома когда-нибудь вновь засияет улыбка. <…>
–Ну что ж, – сказала жена моего приятеля, - видно, мне ничего другого не остаётся, кроме как взять детей и поселиться в гостинице, пока этот сыр не будет съеден. Я ни одной минуты не стану жить с ним под одной крышей. <…>
За номер в гостинице пришлось отдать пятнадцать гиней; и мой друг, подведя общий итог, сосчитал, что сыр обошёлся ему по восемь шиллингов и шесть пенсов за фунт. Он сказал, что хотя очень любит полакомится кусочком сыра, но этот ему не по карману; поэтому он решил избавиться от своей покупки. Он бросил сыр в канал; но его пришлось оттуда, потому что лодочники с барж стали жаловаться. У них начались головокружения и обмороки. Тогда мой друг прокрался в приходскую покойницкую и подбросил туда сыр. Но следователь по уголовным делам обнаружил сыр и страшно расшумелся. Он заявил, что под него подкапываются и что кто-то вздумал воскрешать покойников с целью добиться его отставки.
Наконец моему другу удалось отделаться от сыра, увезя его с один приморский городок и закопав на берегу. Городок сразу же после этого приобрёл широкую известность. Приезжие говорили, что никогда раньше не замечали, какой тут целебный воздух <…>, и затем ещё много лет подряд слабогрудые и чахоточные наводняли этот курорт.
